Сэйс Нотебоом

«Ритуалы»

Повесть о бесконечном одиночестве

Ритуалы: Роман: Пер. с нидерл. – М.: Текст, 2000. – 253 с.

/жизнь, прожитая глазами другого…/ Машка

  …он плакал так же искренне, как на Валериусстрат плакала Зита, когда он лишил ее девственности в комнате, полной лягушек и рептилий. И по той же причине. От неясных предчувствий и безотчетного страха изменить свою жизнь – чем угодно, хотя бы и неким символом или обрядом.

  …Зинни, Ита, Инизита, Зиннининита, Итизита, - в такие мгновения им хотелось вечно продолжать это переплетение имен и тел…

  У некоторых женщин столько преданности, что от верной катастрофы их может спасти только измена, одна-единственная.

  Может статься, каждодневная смерть была так чудовищно тосклива именно оттого, что по-настоящему никто не умирал…

  Он, конечно, знал, хотя опять-таки с чужих слов, что в тот год был влюблен в барменшу с Футбоогстеег…

  Только подумать, что где-то в безымянном квартале в деревянной клетушке на каком-то там этаже ты в два счета можешь вернуть совершенно посторонних, одетых, прямоходящих людей в самое что ни на есть природное состояние, что незнакомка из эспрессо-бара, совсем недавно листавшая «Элзевир», теперь лежит голая рядом с тобой в постели, которая до того никогда не существовала, хотя и существовала долгие годы, - если и есть действенное средство против смерти, слепоты и рака, так именно это.

  …и умрут они каждый сам по себе, на больничной койке, страдая от равнодушия юных медсестер, еще не родившихся на свет.

  - Не хочу к тебе привыкать, - сказала Лида, и прозвучало это как пункт повестки дня какого-нибудь собрания.

  Тетя … всегда занималась бездельем, притом с максимально возможной быстротой.

  В важные минуты жизни, думал он впоследствии, всегда нужен такой вот Арнолд Таадс, который просит точно описать, что ты чувствуешь, обоняешь, пробуешь на вкус, думаешь при первом страхе, первом унижении, первой женщине, но непременно в тот самый миг, чтобы протокол остался в силе и тогдашняя мысль, тогдашний опыт никогда уже не стерлись – другими женщинами, страхами, унижениями.

  Ему было хорошо и уютно в своей сентиментальной неразберихе. Чтобы составить ее карту, нужно было стать взрослым, но тогда ты и сам заодно раз навсегда получал определение, а значит, уже чуточку умирал.

  Казалось, будто человек уговорился в безбрежной пустыне с определенными песчинками и объявил: только здесь можно есть, а здесь – читать; и каждая из таких песчинок с непреоборимой силой звала к исполнению соответствующей деятельности, а десятью миллиметрами дальше уже царствовал рок.

  - Крикну так трижды, с паузой на три счета, а потом буду повторять, пока хватит сил. В горах звук разносится очень далеко.

- А если услышать некому?

- Тогда звук перестанет существовать. Только я буду слышать его. А предназначен он не для меня. Если звук не достигнет незнакомцев, для которых предназначен, он перестанет существовать. А вскоре я тоже перестану существовать. Замерзну, окоченею, уже не смогу кричать, умру.

  …в ней бушевала неистовая сила, благодаря которой она могла всё, что для него так и останется невозможным, - забыть свое имя, этот дом, эту комнату и его…

  Через мужчин … ты узнаёшь, каков мир, а через женщин – что он такое.

  Сорок, - говорил он, - это возраст, когда нужно либо начинать все по третьему разу, либо учиться на зловредного старика.

  По сути, красивым можно считать только то, о чем вправду кое-что знаешь. Хватаясь за все без разбору, человек тонет в трясине. Небрежность, недостаток внимания, отсутствие систематических знаний – топкая сторона дилетантизма. Вторая половина двадцатого века. Больше возможностей для каждого. Большее число людей знает о большем числе предметов, но знает очень мало. Распыление знания по максимально большой поверхности.

  Те, кто бреет голову, снимают ретушь, сообщаемую шевелюрой; носы, рты, эмоции – все беспощадно подчеркивается.

  Я хочу покончить с вещью, которая есть я.

  Тот Винтроп, каким был он сам, отказывался не только страдать, но и соприкасаться с чужим страданием. Он превратил свое бытие в непрерывное движение, по опыту зная, что при необходимости так легче всего улизнуть от других, а в конечном итоге и от себя.

  Сон – это бессмыслица. Странное, ничего не значащее отсутствие. Один из человеков, которые составляют тебя, отдыхает, остальные бодрствуют. Чем меньше в тебе человеков, тем крепче ты спишь.

  Если я говорю, что размышляю ни о чем, - наконец проговорил он, - я не имею в виду, что размышляю о Ничто. Это бессмыслица. Дао вечен, спонтанен, не имеет имени, его нельзя описать, он – начало всего и способ, каким все происходит. Он не-что.

  Я мешаю миру, а мир мешает мне. В том-то и гармония, что я разом уничтожу их обоих. Умрет сгусток обстоятельств, носивший мое имя, и узкое, а вдобавок постоянно изменяющееся сознание, сосредоточенное вокруг этих обстоятельств.

  «Человек – печальное млекопитающее, гребнем расчесывающее волосы».